Какие выводы можно извлечь из национальной кухни наших ближайших соседей? Как тюркский темперамент и сложная политическая обстановка преломляются в стакане с шипучим «жидким хлебом»? Должны ли мы все перейти с глобалистских газировок, убивающих тело и душу, на продукцию компании «Шоро», Бишкек? Над киргизской гордостью — максымом — размышляет Артем Макарский.
Бывший житель Бишкека, петербургский рэпер-интеллигент Андрей Замай в своем треке «Послеевропа» читает: «Гражданство России на завтрак, на ужин шоро максым». Эта строчка точно улавливает противостояние, в котором находится корневая киргизская культура и новая жизнь страны. Впрочем, двойственная природа киргизской идентичности вообще лучше всего просматривается не в треках эмигрировавших музыкантов, а в национальном кино. Герои комедии (а снимают сейчас в Киргизии преимущественно их) «Талисман», только оказавшись в столице, чтобы отправиться в Москву на подработки, говорят важную фразу: «Вот мы и в городе, давай перейдем на русский». В не менее хитовом фильме с ироничным названием «Кыргыз – казак: бир тууган» («Киргиз — казах: братья навек») русская речь прорывается лишь под самый конец — деревенские и окраинные герои не видят смысла говорить на втором государственном, а вот городской мальчишка-казах все-таки решается спросить пацанку из киргизского аула «Ну что, я тебе нравлюсь?». Та лишь смеется в ответ — и от нелепости предположения, и от того, что тишину он нарушает языком, который не является языком разговора между двумя нациями: они понимают друг друга и на киргизском (что стоит списать на условности этого кустурично-астраханного фильма).
Сейчас, когда киргизский народный танец кара жорга аналитики с Youtube и «Википедии» призывают признать казахским изобретением, стране просто необходима вещь, за которую можно всем вместе зацепиться — и появившийся в начале девяностых на прилавках максым подходит на эту роль как ничто другое. Национальная идентичность максыма неоспорима — в отличие от еды, танца, музыки и много чего еще. Кажущееся необходимым добавление «шоро», которое на самом деле является лишь названием фирмы, делает его настоящим напитком глобализации и капитализма — это своего рода киргизский бигмак, ставшая нарицательной вещь, носящая в себе имя бренда. Вещь эта исключительна еще и потому, что максым изначально напиток домашний. Казалось бы, в чем отличие от, скажем, кефира? Все просто: рецепты кефира не передают из поколения в поколение, он не отличается от семьи к семье, ну и так далее. По составу максым — ну практически киргизская пицца, сделан из чего по сусекам наскребли: толокно, вода, закваска и пшеничная мука.
Эта простота, впрочем, ошибочна: максым напиток сложный. Он одновременно находится в жидком и твердом состоянии— если встряхнуть и резко открыть бутылку, то он напомнит, что и газообразного там немало. В таких случаях поможет только мудрость SMM-отдела компании «Шоро»: при открытии нужно медленно стучать по донышку одной ладонью. Понятно, что «Шоро» славится не только этим: бозо, удивительный кисломолочный напиток, в котором нет ни капли молока, чалап, неприхотливый родственник айрана, а также жарма, своего рода жидкий курут (продукт, скажем, совсем уж на любителя) тоже могут кое-чем похвастаться. Но флагманом стоит считать все-таки максым: главный предмет киргизского продуктового экспорта, национальная гордость, непонятная диковинка, которую можно либо любить, либо ненавидеть, третьего не дано. Неслучайно цвет логотипа «Шоро», красный, совпадает с этикеткой максыма — так первому ребенку воздаются все почести и награды.
Максым — достояние всеобщее, у «Шоро» патента на него нет, да он и не нужен, но возникают из-за этого такие казусы как химкинский максым (само по себе это сочетание кажется оксюмороном), бесцельная жижа, даже взболтанным не находящий себе места между напитком и кашицей. Каша та, впрочем, быстрорастворимая, словно сделанный на морской воде «Быстров» — словом, впечатление такая беззастенчивая культурная апроприация производит удручающее.
Максым шоро, впрочем, и сам по себе напиток неоднозначный. Несмотря на явные успехи в качестве лица республики, он, чуть копни глубже, кажется накрепко связан со смертью. У него мертвый маскот — водителя мотоцикла с бочкой максыма изображал Жусуп Толтой, теперь уже точно вечно улыбающийся цирковой артист, до самой смерти радевший за будущее страны, автор фразы «Разделение на юг и север происходит искусственно, брожение начинается в умах отдельных политиков, а после переносится и на все общество». Нельзя не провести параллели и с самим напитком — он именно что искуственно разделен, покупателю предлагается стать миротворцем, объединяющим разные материи. Скончался и Табылды Эгембердиев, позаимствовавший у своей матери рецепт максыма и поставивший его на конвейерное производство.
Максым переживет всех, как и Бишкеку удается оправиться после каждой революции. Может показаться, что максым и есть напоминание о том, что мы смертны — но нет, не стоит в забившейся на донышке пшенице искать сходство с горстью кладбищенской земли. Только оказавшись возле родных могил в дождливый день можно понять, что в максыме нет смерти, он отрицает ее, смертию смерть поправ. Своими неназванными лечебными свойствами он дает силу, в жаркий день помогает, в особенности в виде аралаша (максым и бозо в одном стакане в пропорции один к одному) поднимает боевой дух. Фабрики и сопутствующая инфраструктура дает работу, он внимательно относится ко всем — про уличных продавщиц максыма и бозо сделан, верите или нет, целый комикс — короче, старается быть везде. Он всепроникающ, но при этом не тоталитарен, он принадлежит капитализму, но тянет за собой традиционную ментальность и аграрную экономику, он своенравен, но его легко укротить. Не слишком ли много для «киргизской колы»? Кажется, в самый раз.