От смерти никуда не денешься. Я как-то в школе преподавал, и вот мы поем с детишками вроде весёлую строевую песню, а содержание все равно такое: “Вот пуля пролетела, другая просвистела, а третья поранила меня. И вот, значит, болят мои раны: одна занывает, другая нарывает, а с третьей придется умереть”. И дети спрашивают, почему все про смерть да про смерть. Действительно, есть такое. Может, причина в том, что люди раньше не любили тратить свое время по пустякам. Если уж попеть, то о серьезном, чтобы было о чем подумать, а потом уже и к обыденности вернуться, в которой и так хватает и веселья, и суеты. Вот на северной реке Пижме мне тоже попадалось — в основном в часовне панихиды по усопшим поют, почти каждый день.

Песнями можно подготовиться к смерти, чтобы неожиданности не было. Все, что нужно, можно прожить в песнях, да так, чтобы не бояться ничего. И с солдатскими песнями такая история — ведь действительно много войн было в XVIII-XIX веках, и когда рекрутов забирали, то прощались с ними как с уже умершими и пели им песни о том, что, скорее всего, с ними и случится. И рекрут, слушая это, уже настраивался, мысль эту впускал, готовился к смерти.

Общение со стариками — это полезный опыт. Иной раз приедешь летом в деревню, пообщаешься со старушкой какой-нибудь, песни попоешь, уедешь назад. А потом весть приходит осенью, что отошла она в мир иной. Вот ведь — только познакомились, узнал немного, как она жизнь прожила, и все. При этом горя нет, не выбивает это из колеи. Меня всегда поражало, как сами пожилые люди деревенские готовы к смерти. Вот старушке лет 90, живет она и живет, а потом в один день очень внимательно распределяет по родственникам и знакомым все наследство свое скудное, все, что в доме есть, каждую тряпочку и деревяшку. Со всеми попрощается заранее и с точностью до дня смерть встречает, знает, когда переход произойдет. Очень спокойное такое, деловое отношение. Потому что кто уж пожил, тот пожил, что хотел сделать — уже сделал.

Русская деревня уже закончилась. Тот русский народ, к которому мы ездим с экспедициями, он по большому счету прекратил свое существование. Остались, конечно, еще отдельные глубокие старушки, но через десять лет их уже не будет. Я не то, чтобы с этим смирился. Напротив, вижу в этом повод к движению — нам есть чем заниматься, теперешним потомкам той культуры. Время меняется, и традиция принимает другие формы существования. Раньше всё передавалось как дар при рождении, а теперь надо самому потрудиться, покумекать, что-то поискать. Такого, как века назад, когда это все само собой гнездилось внутри огромного народа, уже не будет никогда. Будут маленькие сообщества увлекающихся людей, отдельные семьи и личности — те, кому неуютно жить по-другому. Сейчас есть множество субкультур, и каждый себе сам выбирает по нутру свой образ жизни.

Больше всего меня интересуют две темы: Русский Север и древность. Но в первую-то голову интересен сам человек — и если людям было важно петь какие-то романсы, баллады, то и мне это тоже нужно. А Север — может, потому что традиционно петербуржские любители старины отвечают за него, а москвичи больше за Юг. Меня завораживает и древняя Смоленщина, и Донские земли, и Сибирь, но просто я туда ещё не добрался. А на Севере я много раз бывал. Да и вырос я на Мурмане: Кольский полустров, город Североморск. Наверное, это свой отпечаток и наложило. Баренцево море, поморская культура, северный климат, книги Шергина — это все мне родное. Так, в детстве какие-то зёрнышки и закладывались, вот и проросли потом. Но сам-то Североморск город послевоенный, советский. Если бы я жил в каком-то древнем городе, где свой культурный слой имеется, может, и уезжать никуда бы не пришлось. А так — я поехал на поиски русского в Питер. В 1990-е еще очень большой голод информационный был, сведений о народной культуре и древности в свободном доступе было очень мало. Вот сейчас я и заполняю по старой памяти этот пробел своими занятиями в сети. А теперь ещё добавилось и чувство ответственности перед людьми, с которыми встречался, общался, пел, и которые уже не споют.

Перелом в сознании произошел в старших классах. Тогда впервые у меня возникло осознанное внимание к тому, что было до нас: как люди жили, какие одежды носили, как думали, во что верили. Я был обычным школьником, интересы — ну, на уроке в карты порезаться на задней парте, контрольную списать, на велосипеде погонять, с мячом побегать, такие интересы... И вдруг там книжки какие-то стал в библиотеке выискивать. И даже я какое-то время сам ощущал эту перемену, что я какой-то другой теперь. Может быть, такое время было. 1990-е… Все-таки это витало в воздухе, какие-то на телевидение и радио стали просачиваться русские мотивы. Концерт ансамбля Покровского я, помню, записал с телевизора. Или вот фильм «Россия молодая», там в заставке протяжная песня прозвучала. Всё это было для меня тогда в диковинку. Что еще? Ну вот «Аквариум» пел же, что «надо держаться корней», это тоже как-то повлияло. Вот из таких капелек все и собралось. Так и пошёл я маленькими шажками в избранном направлении. А уже потом, когда в ансамбль петербургского университета попал в 98-м, там, конечно, родник забил в полную силу. Началось настоящее освоение родины, полным погружением, кассеты стал пачками слушать, сам начал петь.

Интернет — это очень большая часть моей жизни, великое дело. Это и работа, и надежда. Ведь если бы этого не было, мы бы и с вами не познакомились, и с многими другими. Все сейчас идет через сетку, как ни крути — поиск единомышленников, материала, возможностей каких-то. И отклик идет из самых разных концов земли — отовсюду, где есть русские люди, письма приходят. Как-то даже из Австралии написали. Я не понимаю, как в людях просыпается эта потребность в родине, в старине. Как они вообще осознают, что это тоже хорошо, хотя и непонятно. Ведь традиционная культура все-таки уже очень чужая для нас. Тем не менее, люди как-то в этом распознают что-то настоящее. Пока я где-то на земле совсем не осяду, то буду продолжать свою деятельность в интернете — а как без этого?

Подпишитесь на паблики Александра Маточкина «Вконтакте»: