Двадцатилетнему Усову лучше прочих удалось ухватить ощущение великого драйва, адреналиновой вспышки внутри катастрофы, затянувшейся на долгие годы. Тогда казалось, что все может кончиться в миг: девяностые в России прошли в ожидании грядущего конца света, который предсказывали все, от политиков до колдунов; узнаваемые очертания мира плавились под натиском беспощадных обновлений; дефицит, переходящий в шокирующее изобилие, имущественное расслоение, бандитизм, беспросветность, пустота — в разрушительном огне сверхновой российской истории многим — в том числе и героям этой книги — опалило крылья. От кого-то остался только пепел: вокруг мифа о «Енотах» стелется дымка смертей. Показательно, что ушедшие соратники — вне зависимости от причины смерти — воспринимались «изнутри» как герои, погибшие в борьбе за правду. Собственно, и закончились «Еноты» как война, поставленная на паузу, — не миром, но перемирием. 

               Это музыка для неизнеженных ушей: творчество «Соломенных енотов» — это неподдельный постпанк в условиях постапокалипсиса. Сиротский саунд их альбомов первой половины девяностых не вызывает вопросов: под нестройный аккомпанемент перегруженной гитары кто-то высоким, ломающимся голосом кричит мимо нот «Каждый день я слышу зов тюрьмы» — ну да, а как еще звучать песням сердитой Москвы, оккупированной ломбардами и дорогими машинами? «Еноты» в этих условиях занимались отвоеванием территории детства — пользуясь их же словами: «Total Recall, я больше в школу не пойду». С годами песни «СЕ» мутировали в нечто совершенно иное: в их развитии вообще нет ничего от эволюции, от опоры на «Аквариум», «Инструкцию по выживанию» и «Коммунизм» (хотя есть небезосновательное мнение, что один только Желязны повлиял на них больше, чем все местные рокеры вместе взятые) они перешли к чему-то совершенно иному: готик-рок Неумоева они перековали в неслыханный котик-рок, повествующий о похождениях двух тигриц, о стегозавре с мармеладными глазами, о батяне-вомбате и несчастном ленивце-ревнивце. Мир их песен — это сказки дядюшки Римуса, разыгранные в антураже арктической пустыни. Сто дней после детства — ну да. 

               Разумеется, как и многим детям, воображение героям этого рассказа подчас заменяло соображение, что не могло не сказаться на их истории. Но в случае «Енотов» мифам было откуда взяться: вот Борис Усов, автор крылатого выражения «Лабалово без драки интересно только собаке», кричащий со сцены в городе Тверь: «Долой пидарасов из ебаной про- винции», а вот миф о кровавой бане, сопровождавшей выступления «Енотов», — следите за руками. А теперь Борис Усов, подпольный интеллектуал, цитирующий в панк-боевиках эзотерический сай-фай и французское кино, а рядом миф о проклятом поэте, оказавшемся слишком тонким и непростым для своего времени. И действительно, с чем соотнести оголтелый панк-рок, вдохновленный Высоцким, группой «Промышленная архитектура» и звуковой дорожкой трилогии «Светлое будущее» Джона Ву? Сконструированное Усовым «внутреннее Коньково» — это единственное место, где могли встретиться Анита Лейн и Анита Муи, что, пожалуй, будет поинтереснее встречи зонтика и швейной машинки. Про него мне как-то сказали: «Однажды Усов купил в ларьке бутылку водки и банку сгущенки — сочетание в его стиле» — ну да, да, да. Усов — это именно что соломенный енот, бумажный тигр, круглый как куб герой-парадокс. Но поставленную перед ним задачу он формулировал с еретической прямотой:

                Штука в том, что «Соломенным енотам» удалось не только увидеть то, что не увидишь, но и показать это другим, распахнув двери восприятия богоборческим ударом. Открывшийся мираж, подкупающий ощущением полной невозможности происходящего, больше всего завораживает в случае с московским панк-андеграундом 90-х годов в целом и с «Соло- менными енотами» в частности. Миф мифом, но есть вещи, которые при всем желании не придумаешь: анархопримитивистский звук, особенно заметный на ранних, утопающих в шуме, альбомах, «Соломенные еноты» соединили с изысканными, насквозь кинематографичными стихами. Глухо клокочущую мизантропию — с победным криком зверя, напавшего на след любви. Запредельно задранная моральная — по части долга и предназначения — планка уживалась с пресловутой готовностью ударом бутылки поправить противоположную сторону. Усов пел о нежизнеспособности книжной культуры и был плодом этой самой книжной культуры, под воздействием рок-лихорадки оставшейся не в пухлых сборниках, а на магнитных пленках. На планете маленького коньковского принца тюрьмы, ларьки и буржуи в шубах из ондатр соседствуют с православными лемурами, лисами для Алисы и прочим благородным заповедником, к борьбе которого за избавление зем- ли от предательских оков невозможно не присоединиться. Мультфильм-боевик-драма-зомби-хоррор — черт его знает, в каком отделе оказались бы «Соломенные еноты» во вселен- ском видеопрокате, но рядом с ними должны лежать «На последнем дыхании», «Головой о стену», «Большое разочарование» и «Жизнь в забвении». И, конечно же, «Соломенные псы» — чью историю о бунте доведенного до ручки очкарика Усов повторил почти буквально. 

               Но что, пожалуй, самое показательное — лидер «Енотов» сочетал крайне эмоциональное, до кровавых истерик, восприятие мира с фундаментальным системным подходом к деятельности. Помимо собственных двенадцати альбомов, записанных за десять лет непрерывного панк-рока, Усов вложился в создание в Москве самостоятельной сцены, ни на что в истории отечественного рока не похожей — ни посылом, ни музыкой, ни судьбами. Эта книга не только о «Соломенных енотах» и не только о «коньковском роке» — но и обо всех тех, кто их учил, помогал, был рядом. Это рассказ о поиске своих — о том, как люди, оказавшиеся на обломках цивилизации, обретали тех, кто видел мир настолько же веселым и страшным. Это история формейшена. В их вселенной есть свои звезды и свои черные дыры, свои планеты с удивительной атмосферой: ядовитый постпанк «Ожога», романтика злых улиц «Резервации здесь», угарно-кумарные куплеты «Палева», социалистический рэп проекта «Трёп», школьные блюзы «Н.О.Ж.а» и многое другое — о чем отдельно. 

               Никто не станет отрицать, что возвращение в то небезопасное время вполне возможно — некоторые и вовсе полагают, что девяностые как комплекс явлений в России так и не закончились. Сейчас, когда в разговорах вновь замелькало выражение «рублевая зона», не лишним будет подучить уроки городской войны за самореализацию, которую вели представители формейшена. Они отвергали любую торговлю собой — их песни не звучали по радио, а клубные концерты всегда походили на диверсию. «Здравствуйте, посетители нэпманского кабака, мы сейчас для вас поиграем, точнее, не для вас, а для себя, конечно» — это самое мягкое, что звучало со сцены. Они играли по квартирам в спальных районах, в загаженных подвалах, ангарах, на крышах недостроенных многоэтажек, на сельских стадионах и в бункере экстремистской партии. Дети из хороших семей, запрограмированные на сытую довольную жизнь, они решительно отвергали благополучие, работу и стабильность, что не могло не отразиться на судьбе их проектов. Как и множество других историй родом из девяностых, это рассказ о неиспользованных возможностях — только в случае формейшена ими пренебрегали сознательно. Редкие набеги на звукозаписывающие студии не шибко изменили их стихийный звук. Но неизвестно, что оттолкнуло от этих песен больше людей — огрехи записи или слишком высокие требования к слушателю: от такой же горячей нетерпимости к несовершенствам человеческой природы до необходимости сдать исполнителю экзамен по истории, литературе, кино и прочему миру искусств. Это их неуютная сага, настолько же небезопасная, насколько и события, что происходили вокруг, насколько и тот воздух, которым дышали они все. Без этого воздуха их не понять, и мне показалось важным зафиксировать тот зыбкий ландшафт, на котором расположились форманты и который к сегодняшнему дню изрядно осыпался. Каждый из них нашел свою форму отказа: как декадентствующий лидер «Банды четырех» Сантим, сознательно выступающий перед футбольными фанатами и нацболами, или участники «Лисичкиного хлеба», присоединившиеся к левым активистам, анархоэкологам и позабытым сегодня арт-группам. Усов же забаррикадировался в стеклянном лабиринте своей квартиры, где писались лучшие альбомы «Енотов» и давались концерты для узкого круга избранных, допущенных к культу, — но даже в собственной гостиной вел себя как БГ на рок-фестивале в Тбилиси. Писатель, один из деятельных участников НБП первого призыва, романтичный идеолог анархизма Алексей Цветков так охарактеризовал позицию партийной газеты: «Раз вокруг одно кидалово, “Лимонка” призывала идти в глухое отрицалово». Так и было, но не только «Лимонка» — все герои этой книги нашли модели отрицания по себе. 

               Легенда — а также, надо признать, отрицаемый Усовым за непозволительную демократичность интернет — в конечном итоге и спасла формейшен от забвения. В этой легенде, как в капсуле, они законсервировали свое послание: устная традиция устойчивее любых документов. Характерно, что большая часть опрошенных услышала о «Енотах» от кого-то — здесь есть момент инициации, неразрывной вплоть до середины нулевых цепочки зараженных. Но я хотел не только воспроизвести легенды групп московского андеграунда (тем более что сделать это лучше, чем в самиздатовских журналах формейшена, вряд ли возможно), но и заглянуть за их край: посмотреть, как создавались эти песни и чем жили их авторы, из чего они исходили и к чему пришли. Хочется верить, что путь этот еще не закончен. Ну да — и еще раз: