Пананархисты-утописты Вольф (1878 или 1879–?) и Аба (1887–1964) Гордины, или просто Братья Гордины, как они сами себя называли, основали Союз Пяти Угнетенных (Личности, Рабочего, Женщины, Угнетенной нации и Молодежи), Первый центральный социотехникум и написали множество теоретических работ («Беседы с анархистом-философом», «Манифест Пананархистов», «Социомагия и социотехника» и др.), прозаических и поэтических произведений, воззваний, речей и заметок, публиковавшихся в газетах «Буревестник» и «Анархия». Расцвет их творческого тандема пришелся на 1917–1919 годы: Гордины принимали тогда активное участие в политической и литературной жизни России и существенно повлияли на анархистское движение и художественный авангард первой четверти ХХ века, но сегодня о них вспоминают крайне редко, а гординское наследие почти не изучается и не публикуется. Возмущенный таким положением дел, КРОТ подготовил краткое введение в жизнь и творчество героических путешественников в Страну Анархию — а дочь автора статьи, Евгения Кучинова, Серафима, по хорошей кротовской традиции нарисовала фантастические иллюстрации.
Заголовок этого текста неоднозначен. С одной стороны, в нем можно увидеть анархистскую пропедевтику: анархизм (в изложении) для детей (а также для чайников, для тупых, для тех, кто в анархизме ничего не смыслит, для тех, кто нуждается в руководстве со стороны). Такое прочтение отдает пренебрежением к детству и (совсем не анархистским) стремлением им управлять и распоряжаться — уча чему-то. С другой стороны, можно прочитать его как утверждение, которое выявляет сущностную связь между анархизмом и детством: анархизм (как таковой предназначен) для детей, если кто-то и может научить нас анархии, то это дети. Здесь у господ взрослых может щелкнуть еще один рефлекс: а, ну ясно! вы хотите сказать, что анархизм — это (политический и философский) инфантилизм, что из анархизма, как из детских штанишек, рано или поздно придется вырасти, наконец повзрослев. Нет, этот заголовок говорит лишь о том, что господам взрослым пора завалить свои серьезные ебальники и не торопиться с выводами.
Этим текстом мы хотим предварить чтение отрывка из утопии Братьев Гординых, в которой детство — один из путей, ведущих в Страну Анархию, один из способов «понять» (кавычки намекают на то, что происходящее в этой стране не предназначено для понимания, скорее — для испытания), что и как там происходит. «Будьте как дети» оказывается девизом Страны Анархии не случайно: в молодежи обнаруживается начало брожения, восстания, освобождения и обновления, сила бунта, которая толкает к отрицанию и изменению наличной ситуации. Пусть даже речь идет о пятидесятилетнем Аврааме, который (молотком ли? палкой ли? социотехнический вопрос об инструменте здесь остается открытым) разбивает кумиры в доме своего отца: детство — не вопрос возраста и не вопрос регрессии, это вопрос удалого недовольства и стремления к новизне. Кроме того, сами Братья Гордины, которые начали свой творческий путь с вольной педагогики, привыкшие разъяснять самые сложные вопросы для «самых маленьких», во всех своих произведениях, даже очень мудреных, как будто обращаются к ребенку внутри читателя, выманивают его сказками, играми, шутками и песенками, доверяют ему чтение и переизобретение своих творений. Таким образом, «Анархизм для детей» мог бы стать введением в мир весьма непростых и непривычных идей и (используем один из любимых гординских терминов) планов Братьев Гординых; введением в пананархию и пантехнику, в несуществование природы и всеизобретательство, в чрезвычайно странную гносеологию (анархию познания), в космическую диетологию (изобрет-питание) и языки космического общения (АО).
Братьев Гординых вполне можно считать «темными предшественниками» ряда философских и политических тем второй половины XX – начала XXI века (задолго до Ричарда Костелянеца они изобретают техноанархизм, предвосхищают май 1968-го, заклиная стихию молодежного бунта, занимаются критикой «корреляционизма» — который у них получает название соотносительности или морфизма — задолго до спекулятивного реализма/материализма), и тем не менее их сочинения до сих пор неизвестны широкой читательской аудитории. Большинство их крупных утопий и философских работ (среди которых особенно нужно отметить «Социомагию и социотехнику» и «Гносеологию») ни разу не переиздавались. Мы стремимся хоть немного исправить данное положение дел. В этой небольшой статье мы не будем подробно останавливаться на их философских взглядах (в статье «Русский Марс» мы уже о них кратко рассказывали), но ограничимся пунктирной разметкой русского периода творчества и биографии Гординых и особенностей их утопизма.
Вольф и Аба Гордины родились в городе Сморгонь (сейчас это Белоруссия, с конца XVIII до первой трети XX века входил в состав Российской империи) и были сыновьями известного литовского раввина Йегуды-Лейба Гордина. Точный год рождения Вольфа неизвестен, но по косвенным свидетельствам можно установить, что это 1878 или 1879 год; Аба, младший брат, родился 3 марта 1887 года. Оба брата учились в хедере и йешиве, получив после окончания учебы удостоверения раввинов. Первоначально братья состояли в «Цеией Цион» (сионистское рабочее движение умеренно социалистического толка), затем пришли к анархизму и, будучи горячими сторонниками изменения системы еврейского образования, открыли в Сморгони экспериментальную грамматическую школу «Иврия» (1908). Уже тогда они, во-первых, обнаруживают одну из Пяти Угнетенных, Юность, склонную не столько к обучению, сколько к нарушению законов и изобретению нового, а, во-вторых, радикально противопоставляют значимость действия теоретическому созерцанию. В конце 1900-х годов они пишут ряд педагогических брошюр: «Подражательно-понимательный метод в обучении», «Система материальной и относительной естественности» и др.
Период сотрудничества и соавторства Вольфа и Абы Гординых, начавшийся в 1917 году, стал настоящим взрывом их активности: они редактируют несколько ежедневных анархистских газет, издают множество книг и брошюр, активно участвуют в политической жизни. К этому времени они покидают Сморгонь «с потоком беженцев, стронутых с места Первой мировой войной» и через Украину перебираются сначала в Петроград (Вольф становится там одним из лидеров Петроградской федерации анархистов), а потом в Москву (где работает преимущественно Аба, ставший одним из организаторов Московской федерации анархистских групп). Оба брата приняли участие в событиях Февральской революции, а после событий Октября встали в оппозицию к большевистской власти. В Петрограде под началом Вольфа Гордина выходят две ежедневных газеты — «Безначалие» (опубликован только один номер) и «Буревестник», на страницах которых помещаются теоретические статьи Братьев Гординых, критика политики и идеологии большевиков, а также материалы, связанные с деятельностью двух анархистских федераций.
В Москве Аба Гордин был редактором ежедневной газеты «Анархия», в которой также появлялись публицистические, теоретические и художественные тексты Братьев Гординых, и, кроме того, в номерах 1918 года было напечатано большое количество материалов, связанных с разгромом Московской федерации, разоружением анархистов в Москве и уходом многих из них в террористическое подполье. Несмотря на то, что к концу 1918 года количество организаций, в которые входят и которые возглавляют Братья Гордины, возрастает (к двум федерациям прибавляется Северный областной союз анархистов, Ассоциация пананархистов и Первый центральный социотехникум), количество их последователей сокращается, а самих Гординых постоянно обвиняют в том, что они «распластываются перед властью». Причиной для подобных обвинений стала декларация, с которой Братья Гордины выступили в конце 1918 года, где говорилось: «Мы можем пойти к Анархии чрез социализм, при одних условиях, при одной ситуации международных, междуклассовых и междупартийных сил, но мы не можем не пойти против буржуазии, и потому мы не можем и не должны не поддерживать социалистов в их борьбе, не поддерживать их против буржуазии, даже и тогда, когда они олицетворяют собою государственную власть». Эти слова были истолкованы как призыв к сотрудничеству с большевиками, хотя на практике Братья Гордины все больше склонялись к позиции внегосударственности (находиться в границах государства, но не взаимодействовать с ним).
В 1918–1919 году выходят основные книги Братьев Гординых: «Манифест Пананархистов» (1918), «Почему? или Как мужик попал в страну “Анархия”» (1918), «Страна Анархия» (1919), «Социомагия и социотехника» (1919), «Анархия Духа» (1919). Однако напряжение внутри анархистского движения и расхождения между Вольфом и Абой Гордиными (по ряду философских — в области гносеологии, теории техники, языка и насилия — и практических вопросов, связанных в первую очередь с оценкой диктатуры пролетариата) привели к тому, что к концу 1919 года союз Братьев Гординых распался. Аба Гордин взял курс на анархизм-универсализм, в котором получила развитие идея социализма как переходного этапа к анархическому обществу, заявленная еще в декларации Первого центрального социотехникума 1918 года. Он начинает выпуск журналов «Универсал» и «Через социализм к анархо-универсализму», главной темой которых становится исторический переход от социализма (как власти организаторов) к анархо-универсализму (как самоорганизующемуся обществу).
Вскоре, однако, Абу арестовали, ему грозил расстрел, которого удалось избежать благодаря заступничеству Н.К. Крупской. Его сослали на границу с Маньчжурией, откуда он — через Китай и Японию — бежал в США (в 1925 или 1926 году). Можно сказать, что в анархо-универсализме реализовалась уравновешенная и реалистическая часть учения пананархизма. (В 1958 году Аба Гордин репатриировался в Израиль, где основал клуб анархистов-идишистов «Агудат шохрей хофеш», издавал ежемесячный журнал «Проблемен» и активно работал вплоть до своей кончины в 1964 году).
Вольф Гордин пошел по иному пути, на котором реализовалась, напротив, наиболее безумная утопическая составляющая пананархизма. Уже в 1919 году он разрабатывает первую версию «языка человечества», всеизобретательного языка АО, берет себе имя на этом языке — Бэоби, переименовывает Социотехникум во Всеизобретальню, объявляет о своем разрыве с анархизмом (хотя «всеизобретательство», к которому относил себя Бэоби, синонимично пананархизму) и полностью переходит к «эктархизму», внегосударственности.
С 1919 по 1924 год Бэоби в одиночку дописывает начатый вместе с братом труд «Гносеология (введение во всеизобретательство)», издает несколько грамматик языка АО (последняя вышла на русском языке в 1924 году), который начинает постепенно распространяться среди посетителей Всеизобретальни и принимать черты языка космического общения (общения с внеземными цивилизациями), пишет и издает совершенно безумные тексты о космической диетологии, исследования в области которой велись во Всеизобретальне, иногда с риском для жизни («Изобрет-питание», 1921) и пишет труд «План человечества», тоже 1921.
В 1925 году Бэоби требует от властей позволить ему выехать в Мексику с целью пропаганды и распространения языка АО, эти требования остаются неудовлетворенными. Бэоби объявляет голодовку, в окнах Всеизобретальни (Тверская, 68) вывешивают антисоветский плакат.
В начале июля 1925 года Гордин-Бэоби и его товарищ по Всеизобретальне Сержантов-Ибцаби были арестованы.
22 июля Бэоби направили на судебно-психиатрический осмотр, а 23 июля по делу Гордина вынесли заключение:
«Гр. ГОРДИН В.Л. 46 лет, считает себя изобретателем языка Всечеловечества А.О. Гр. ГОРДИН был арестован в связи с тем, что им в протест о неразрешении выезда за границу была объявлена голодовка с целью распространения слухов о притеснении Соввластью. Гр. ИБЦАБИ был с согласия гр. ГОРДИНА написан плакат о притеснениях Соввласти об объявленной голодовке. Принимая во внимание, что гр. ГОРДИН активно против Соввласти не выступал ПОЛАГАЮ: гр. ГОРДИНА освободить, дело прекратить и сдать в архив I-го отд. СООГПУ».
После освобождения из-под ареста следы изобретателя АО теряются. Согласно исследованиям Пола Эврича, ссылающегося на «надежные источники» (которые он, правда, не называет), Вольф Гордин покидает Россию и становится протестантским миссионером в США. Согласно другим данным он стал троцкистом. Так или иначе, ясных ответов на вопрос о дальнейшей судьбе и деятельности Вольфа Гордина нет.
Утопизм Братьев Гординых созревает в движении, противоположном тому, что наметил в «Развитии социализма от утопии к науке» Фридрих Энгельс — точнее он идет не назад, в донаучное прошлое, но стремится идти дальше и по ту сторону науки. Истоки этого движения можно обнаружить уже в антисциентистских выпадах Михаила Бакунина, который заметил, что европейская наука, в лице своих «рыцарей» претендуя на открытие разумных, объективных и потому не терпящих возражений законов природы (и общества), политически стремится взять на себя роль представительства жизни. Однако жизнь, согласно Бакунину, несоразмерна научному закону, так как последний лишь прописывается поверх нее, ставя мысль в невозможное положение до жизни и над ней. Позиция ученого, таким образом, идеалистична, так как держится на утверждении, согласно которому мысль предшествует жизни. Бакунин выносит следующий вердикт: «все эти рыцари науки и мысли, во имя которых они считают себя призванными предписывать законы жизни, все они, сознательно или бессознательно, реакционеры».
Братья Гордины идут еще дальше в том же направлении и провозглашают 1) социморфизм науки (наука — это идеология буржуазии, и основные ее понятия — слепки с буржуазных ценностей, формы капиталистических отношений, насильно наложенные на живой сопротивляющийся им мир); 2) несуществование природы как «высшего обобщения науки», как закона; 3) соизобретательность (а не соотносительность) мира технике и техническому воображению. Иными словами, наука бессильна изменить мир, она — всего лишь «искусство умного» и претензия на господство. «Мир преобразуем, пересоздаваем и создаваем посредством Техники». В техноанархическом утопизме Братьев Гординых главная роль отведена технике, но не как техническому объекту или их совокупности, а как самому движению изобретения нового.
Можно сказать, что Гордины делают в онтологии и политике то, что Пол Фейерабенд сделал в эпистемологии: они предлагают что-то вроде принципа утопической технической пролиферации, согласно которому следует изобретать и умножать технические миры, несоизмеримые с существующим миром. Именно в технике по мнению Гординых воплощается принцип «вседозволенности».
Уже в 1918 году на страницах «Буревестника» Братья Гордины призывают анархические организации всего мира экспериментировать с социальным строительством и доставить в редакцию «сведения о всякого рода коммунистических и анархических опытах, да вообще о каких бы то ни было социотехнических (обществостроительных) начинаниях», которые предполагалось обобщить и издать в сборнике «Утопия» (это начинание не удалось осуществить, на страницах «Буревестника» появилось только несколько заметок об утопическом строительстве в России). Сами Вольф и Аба видели свой Первый Центральный Социотехникум в качестве утопической лаборатории, где производились опыты «общестроительства» (потом эту роль взяла на себя возглавляемая Вольфом Всеизобретальня).
В 1918 году Братья Гордины издают свою первую утопию «Почему?», которая, вероятно, была написана значительно раньше. В ней еще нет упоминания Союза Пяти Угнетенных, нет ни слова о технике. Несоизмеримость Страны Анархии и нашего мира описывается здесь через этнографическую метафору, различающую цивилизованный мир страны «Анархии» и варварский дикий мир современного Запада, где есть такие странные, с точки зрения «цивилизованного человека», вещи как собственность, деньги и полиция.
21 мая 1918 года на страницах газеты «Анархия» появляются первые пять главок утопии «Пять дней в стране Анархии» за подписью Н. Гордый. Грандиозный замысел — описать впечатления Пяти Угнетенных (Личности, Рабочего, Женщины, Угнетенной нации и Молодежи) от пребывания на пяти горах страны Анархии (Равенства, Братства, Любви, Свободы и Творчества) — не был осуществлен: в последующих выпусках «Анархии» успевают выйти лишь главки, посвященные «первому дню» и горе Равенства. Впоследствии весь материал немного перерабатывается, дополняется и публикуется в 1919 году отдельной книжкой с заголовком «Страна Анархия» — уже за авторством Братьев Гординых.
«Страна Анархия» в полной мере воплощает в себе дух анархического техноутопизма, который раскрывается не по линии science fiction (такова линия марксистского утопизма), но скорее в режиме воображения, который Квентин Мейясу называет вне-научной фантастикой. Если sci-fi держится на убеждении в том, что законы природы, а следовательно и наука, будут существовать всегда, то вне-научная фантастика описывает миры, в которых законов природы не существует (где они, по терминологии Мейясу, контингентны) и где наука, следовательно, невозможна. Главной проблемой в этих мирах становится вопрос «навигации в хаосе»: как жить в условиях онтологической анархии? Своеобразный ответ на него (хотя не только на него, конечно) мы находим в «Стране Анархии» Братьев Гординых.
В одном месте «Различия и повторения» Жиль Делез, иллюстрируя то, как идеи входят в жизнь, на примере трансформаций эмбриона в утробе, пишет: «есть „вещи“, которые может сделать только эмбрион, движения, которые только он может осуществить или, скорее, перенести (например, у черепах внутренний орган переносит смещение порядка 180 градусов, а шея содержит различное число перемещающихся вперед протопозвонков). Подвиг и судьба эмбриона состоят в том, чтобы пережить само по себе нежизненное — силу вынужденных движений, способную сломать любой скелет и разорвать связки». В этом смысл смычки анархии и детства: анархия — это и есть «подвиг эмбриона», только эмбрион (в терминологии Гординых — Юность, Молодежь) может ее перенести и навигировать, выворачиваясь наизнанку, в хаосе, тогда как для взрослого анархия метаморфоз попросту невыносима Поэтому, если в Стране Анархии взрослый самонадеянно останется взрослым и не дай Бог возьмется там кого-то чему-то учить, его просто разорвет на куски. Так что при дальнейшем чтении соблюдайте осторожность, будьте внимательны, будьте (хотя бы) как дети.
ФРАГМЕНТ КНИГИ «СТРАНА АНАРХИЯ» БРАТЬЕВ ГОРДИНЫХ
VI.
И глазам нашим открылась страна Чудо.
Страна Анархия расположена на пяти горах.
Гора горы выше.
Первая гора называется Равенство.
Вторая гора — Братство.
Третья гора — Любовь.
Четвертая гора — Свобода.
Пятая гора — Творчество.
На первой горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из мрамора борьбы.
Статуя изображает высокого, рослого рабочего. В руке он держит молот, который он опускает на колоссальных размеров наковальню; он кует надпись «все — всем», и искры огненные летят вокруг, и искры чертят красно-огненные буквы на черно-огненном фоне.
На второй горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из белого мрамора мира. Статуя изображает эллина и иудея. Оба стоят друг против друга, соединены они одним сильным, могучим рукопожатием. У их ног лежит разного рода оружие. Оружие покрыто ржавчиной, густым слоем пыли. Над их головами развевается белое знамя. У подножия статуи два бассейна; в первом бассейне застывшие, заледеневшие слезы, а во втором бассейне — кровь. Над бассейнами в воздухе горит одно слово:
— Было.
И слово это обрамлено черной рамой. Перед ними на пюпитре лежит раскрытой книга летописи, и неведомая белая рука, в которой блещет серебряная маленькая секира, размахнулась над этой книгой, как бы желая вырубить то, что написано пером истории. Выше немножко над книгой и над рукой реет бледный ангел, сотканный весь из теней психики, ангел забвения, и мирно-тихо улыбается.
На третьей горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из вечерней тоски. Статуя изображает женщину. Она вся утопает в розах. Волосы у нее черные. Среди черных волос теплятся яркие звезды. Над головой стоит дерево. Дерево покрыто зелеными листьями и белоснежными лепестками, а меж лепестков глядят красные спелые плоды. Ветер тихий-тихий покачивает дерево, и к ногам ее падают, сыплются цветы и плоды.
На четвертой горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из скалы бунта. Статуя изображает великое «я». Некто в светлом, в ослепительно светлом облачении. Облачение его прозрачно, так что он весь гол. На голове у него венок, венок дерзания. Глаза его голубые-голубые, смотрят они вдаль, как будто ищут. В руке у него белый голубь, который улетает и прилетает. У ног его лежит черный лев, который лижет его ноги. Вокруг ног его извивается змей, в которого он из лука мысли пускает стрелу. Змей вьется, шипит и в судорогах замирает.
На пятой горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из синего камня искания. Статуя изображает ребенка. На устах у него играет вечная лучистая улыбка. Волосы его светлые-светлые. Они вьются в кольца, как круги счастья. Вокруг его головки горит и тухнет, разгорается и меркнет ореол неизведанного. У ног его лежит и нежится тихий, нежный свет. В правой руке он держит мяч, маленький земной шар, который он бросает и хватает левой рукой.
Страну ту омывают пять морей. Воды морей голубые-голубые. В них обитает сама бездонность, обнимая, лаская высь небес.
Первое море носит название «коммунизм».
Второе море носит название «космизм».
Третье море носит название «гинизм».
Четвертое море носит название «анархизм».
Пятое море носит название «аморфизм».
— Какая мирная страна! — воскликнул я.
— Какая чудная страна! — воскликнул рабочий.
— Какая мирная страна! — сказал угнетенный народ.
— Какая славная страна! — сказала женщина.
— Какая новая страна! — сказал юноша.
Мы все пятеро стоим, как оглушенные громом чуда.
— Вот та страна, которую мы искали!
— Да, она оправдает все наши надежды!
— Нет, она превзойдет все наши чаяния!
— Да, в ней сон наш явится явью дня!
— В такой стране живут боги-творцы, живет молодость!
В это время прошел мимо нас человек, житель страны Анархии. Он остановился и слегка осмотрел нас.
Хотел он нас о чем-то спросить и подошел близко к нам.
— Откуда вы?
— Мы из других стран.
— Как называется ваша страна? — он обратился ко мне.
— Та страна, в которой я жил, называется рабством, — ответил я.
— Та страна, в которой я жил и трудился, называлась капитализмом.
— Та страна, в которой я жил и страдал, называлась территориализмом, — сказал угнетенный народ.
— Та страна, в которой я жила и бедствовала, называлась андриархатом.
— Та страна, в которой я не жил, а лишь учился, называлась школой.
— Странные названия, — сказал человек из страны Анархии.
— А что означает эта статуя? — спросил я его, указуя на статую, стоящую на третьей горе.
— Это статуя человека, статуя личности. Она изображает полную свободу.
— Нам хотелось бы изучить, исследовать эту страну. Как это сделать?
— Это можно сделать очень просто. Для этого потребуется только пять дней. Наша страна делится на пять маленьких стран, вернее в ней осуществлено пять порядков, пять гармоний.
— А, может быть, вы были бы так добры показать нам все достопримечательности этой страны!
— Достопримечательностей у нас нет. У нас все так естественно, так обычно, так обыкновенно. Все как должно быть.
— Нам бы хотелось ближе ознакомиться с этой страной. Мы ее искали годами, теперь, наконец, нашли. Мы думаем остаться в этой стране навеки, на всю жизнь. Здесь разрешается селиться чужим, пришлым?
— У нас нет чужих, у нас нет пришлых. Каждые пять, которые к нам приходят, встречаются у нас очень радушно.
— А почему только пять?
— Потому что один или два никогда не найдут дороги в страну Анархии. Символ этой страны, это — пять, «союз пяти угнетенных». Стоит только пяти пойти вместе и все дороги, все пути, все стези, все тропинки их поведут в эту страну. Один же всегда заблудится. Он будет вертеться, кружиться кругом да около, а в обетованную землю не войдет. Она открыта, она открывается, она является только пяти взорам.
— Вот почему, как только мы очутились впятером, то перед нашими глазами встала, как бы со сна, как выплывши из небытия, как бы спустившись с небес страна Анархия, — сказал я.
— Да. И я здесь стою на грани, на рубеже страны Анархии и принимаю гостей.
— Вот как! Вы не случайно прошли здесь?
— Нет. Я всегда стою и стерегу, стою и ожидаю. Стою и молю у справедливости и разума, чтобы явились гости из чужих стран, из старых стран и темных светов.
— А многие приходят?
— Да, бывает, что приходят. Но не все знают эту тайну, что в эту страну надо идти впятером. И многие остаются в пути, блуждают, пропадают. Так из многих стран рабочие хотят прийти сюда и жить вольным трудом, но дороги никак не находят. Так во многих странах личности мечтают об этой стране и пускаются в путь-дорогу одни и дороги не находят. Ищут, ищут, пока не уснут и заснут по дороге и умрут. Так многие женщины жаждут этой страны любви. Жаждут чуют ее, но найти, вступить в ее пределы никак не могут. Так и угнетенные народы тоскуют по этой родине обиженных, оскорбленных, по этой родине братства, — ищут ее, не находят. Потому что они одни. Так молодежь мечтает о стране творчества, ищет ее, в своих розовых снах, постигает ее в лучах предутренних восходящего солнца, ищет ее в заре, в огне, в вине создания, в опьянении разрушения. Ищут, не находят. Только Союзу Пяти открыта эта земля, этот новый свет.
— А кто нашел эту страну, тот больше ее не потеряет?
— Нет, никогда. Кто нашел ее, кто видел ее, тот не забудет ее никогда, тот не покинет ее никогда.
— И нам можно будет остаться в этой стране?
— Да. Но, прежде чем вы будете считаться «своими» здесь, вы должны пять дней посвятить ознакомлению с «пятью порядками», царящими в этой стране.
— Прекрасно.
— Если так, то пойдем. Вы можете мне задавать какие угодно вопросы. Я вам на все отвечу. Но чем спрашивать, лучше самому присмотреться к этой стране, лучше ознакомиться с ней поближе, тогда вы сами найдете ответы на все ваши вопросы.
А мы все стоим в нерешительности, в недоумении, задавлены блеском, новизною, что в этой стране.
Я подымаю глаза к небу, вижу пять солнц посреди неба. Одно больше другого, одно светлее другого. И свет такой приятный-приятный. Я обомлел. Человек заметил это. И все четверо наших тоже заметили. И сами стали смотреть в небо, которого они раньше не видали из-за обилия впечатлений, обливших их как ливнем, со всех сторон.
— Странно! — вырвалось у нас всех разом.
Он улыбнулся и ответил:
— Что тут странного? Теперь ведь ночь.
Мы еще больше удивились.
— И в этой стране умеют люди лгать? И тень недоверия к его словам проскользнула по моему лицу.
Он не смутился и продолжал:
— Теперь ночь. Но у нас ночью светло, как днем. У нас в небе нашем висят пять солнц. Солнце на нашем языке означает идеал, осуществленный, воплощенный в жизнь идеал, стремление, великое чаяние. На нашем небе пять солнц; первое называется «трудящийся», оно самое меньшее, вот видите, — он указал на него пальцем.
— Видим, — ответили мы все хором.
— Это солнце самое близкое к земле. Оно наш символ равного распределения всех благ земных. И когда случается в этой стране какая-нибудь несправедливость на почве распределения, пользования благами, тогда тушится это солнце, и все остальные меркнут. Тогда мы все собираемся, отыскиваем ту несправедливость и устраняем ее, тогда оно, это солнце, опять зажигается.
— Как странно!
— Вовсе не странно. Люди, не живущие как люди, недостойны света солнца, и у нас солнца чувствительные.
Если что-нибудь не так, оно говорит: «не хочу светить вам». И слова его разносятся по всей стране. Их разносит сильная гроза, полутемная. Эта гроза доходит до моря, до первого моря. Волны, почуяв слова солнца, их солнца, вскакивают все, как один человек, на берег и хотят затопить одну пятую этой страны. И гора, первая гора, которая называется равенство, приходит в великое содрогание, и все что на ней дрожит, колеблется, качается, вот-вот упадет, так как нарушено равновесие страны, гармония задета. И слышатся странные, глухие, дикие звуки, будто бы неистовый плач и страшная угроза. И статуя сходит с горы и молот свой заносит на страну и так, держа его над страной, идет, обходит остальные четыре статуи.
— Это часто у вас случается?
— Почти никогда. Ибо это означало бы гибель всей страны. Но бывает, что одно из солнц чуть-чуть меркнет, и тогда разносятся его предостерегающие слова по всей стране: «я скоро перестану светить».
И страх охватывает всю страну, и все предпринимается для того, чтобы умилостивить солнце-трудящийся, чтобы успокоить его море-коммунизм, чтобы укрепить гору-равенство.
— Это первое солнце, а второе, что чуть выше и светлее?
— Это солнце называется «итерриториалий». И оно имеет свое море и свою гору. Море называется «космизм», а гора называется братство (народов), и на горе там есть и статуя. Вы наверно это уже видели, наблюдали?
— Да, мы наблюдали это, но не хорошо поняли.
— И это второе солнце обладает точно такими же свойствами, как первое. Как обидишь один из тех многих, многих народов, которые у нас живут, живут бок о бок, рядом и вперемешку с другими, так оно и погаснет. И гроза подымется. И море-космизм выйдет из своих мраморных берегов. И статуя его сойдет с горы и обойдет все остальные звать их выступить и разрушить эту страну.
— А это бывает?
— Это никогда здесь не бывает. Не было и не будет.
— А третье солнце, что еще выше, еще светлее?
— Это солнце называется красотой. И оно имеет свое море — гинизм, и свою гору любовь и свою же статую, изображающую женщину.
— А четвертое солнце, что еще выше, что еще светлей?
— Это солнце называется «Единственный». И оно имеет свое море — анархизм и свою гору — свободу, и свою статую.
— А пятое солнце что выше и всех и светлее их всех, и больше всех четырех?
— Это солнце называется молодость. Оно имеет свое море — аморфизм, и свою гору — творчество, и свою статую.
Если в нашей стране обидишь ребенка, то сейчас же потухнет пятое солнце, за ним все остальные четыре, и все моря выйдут из своих берегов, и все статуи сойдут с гор и уйдут, и будет «конец» страны, землетрясение, которого свет еще не видывал, какого воображение человека еще не представляло себе, и рухнут все устои, и все уничтожится, останется одна буйная, дикая стихия: вода и тьма.
— Вот как! — крикнул юноша испуганно.
— Но этого никогда у нас не будет. У нас дети в самом большом почете. «Будьте как дети», — вот наш девиз.
Нам всем стало страшно от слов этого человека. Он заметил, что произвел на нас слишком сильное впечатление.
— Ничего, не бойтесь. Это никогда еще не случилось. Это никогда не случится. Эта страна стоит, или, вернее, висит на пяти гармониях. Каждое нарушение гармонии грозит гибелью. Но гармония и порядок никогда не нарушатся и хаос никогда не наступит.
Мы облегченно вздохнули.
— Идемте! — сказал он, указывая рукой на какой-то не то мостик, не то качель — трудно было мне определить, что это такое.
— Идем!
И мы пошли с этим человеком, который нам говорил такие страшные вещи про эту чудную страну.