(Скачать вторую книгу поэзии стихов) 

В случае Пидоренко мы, безусловно, имеем дело с легендой: невозможно даже приблизительно сказать, какой процент вымысла содержит известная нам биография.

Достоверно о нем известно немногое — нет даже однозначной расшифровки инициалов «В.П.». С другой стороны, не все ли равно — и не каждый ли большой художник придумывает заново свою историю и подменяет действительность мифом, работающим на целостность его произведений? Тем не менее, кое-какие крупицы информации из сочинений автора выловить можно: судя по всему, Пидо- ренко занят бумажной работой в недрах полицейского аппарата, живет один, имеет слабость к героическому кино и поэзии классического модернизма. Моментом инициации для Пидоренко-поэта стало столкновение с трансгрессивным миром рок-музыки: его поэзия буквально рождается из опыта безумия, чужого, но заразного. Здесь необходимо отметить несколько моментов. Во-первых, благодаря интернету Пидоренко открывает для себя всю рок-музыку одновременно — вне какой-либо иерархии или хронологии: эта буря из максимально мощных раздражителей явно оставляет в его сознании глубокий след, отсюда и специфическая резкость выражений и образов в поэзии Пидоренко, и ее забойный качающий ритм. Собственно, большая часть сочинений Пидоренко — своеобразная попытка переноса в поэзию исключительной музыкальной мощи композиций в жанрах готик-дум, павервайоленс, дес-индастриал и тому подобных — попытка, между прочим, беспрецедентная для русской литературы. Во-вторых, Пидоренко подключается к миру рок-музыки после конца — как утверждает журналист и культуролог Дэвид Хэпворт, покончивший с собой в 1994 году Курт Кобейн был последней полноценной рок-звездой, и на этом эпоха гитарной музыки стала сходить на нет, уступая небосвод занимающейся заре хип-хопа как нового общего языка культуры. 

Старший лейтенант Пидоренко обнаруживает гробницу рок-музыки с ее бессмертными сокровищами в августе 2017 года — произошедшая с ним субверсивная трансформация похожа на «проклятие фараонов»: в одночасье страж закона и добропорядочный гражданин впитывает всю эксцентричность и порочность, накопленные несколькими поколениями рокеров, и переходит на сторону сил, которые иначе как темными не назовешь. Дружба с Сатаной и его приспешниками занимает видное место не только в лирике рок-музыкантов — в корпусе творчества Пидоренко есть целые циклы, посвященные абсолютному злу. Превращение невероятного красавца, трепетного юноши и сына благонадежных советских интеллигентов в аколита дьявола — сюжет предельно романтический, что, впрочем, не должно удивлять: Пидоренко — самый романтический русский поэт из ныне живущих.

Отсылка к романтизму не должна смущать читателя. Пидоренко нарочито выламывается из доминирующего в современной русской поэзии хронотопа: он не следует сложившимся правилам игры, но выстраивает новый канон, разговаривая на равных со всеми своими предшественниками (среди них Гомер, Пушкин, Есенин, Петрарка, Пимен Карпов, Блок и другие). Впрочем, если говорить о влияниях, то в творчестве Пидоренко можно найти следы и более близких по времени авторов: Лианозовской школы, мистической вселенной Евгения Головина и поэзии Вениамина Блаженного. В его стихотворениях находится место и созерцанию вечных понятий, и сиюминутной политической сатире. Нет жанра, в котором не реализовал себя Пидоренко: его творчество — это проект тотальной иммерсивной поэзии, которая реагирует на все происходящее вокруг и вместе с тем указывает таинственный путь, уводящий прочь от мирской суеты. Любопытен лексический выбор Пидоренко: он легко сочетает церковную архаику с сетевыми ругательствами, бытовую речь с высоким стилем, гальванизируя русский язык разрядами высочайшего напряжения (пожалуй, это уникальный случай поэта сколь черно-, столь и краснокнижного). 

Другая важная вещь, связанная как с сатанинскими практиками, так и с несением службы, заключается, собственно, в образе русского стража правопорядка. Образ этот настолько сильный, что русские художники обращаются к нему чаще, чем старушки ходят в церковь. Связано это, вероятно, с тем, что «мент» — один из самых ярких визуальных и дискурсивных штампов в русской культуре, и, несмотря на истертость, он все равно вызывает подсознательный ужас в любом гражданине России. Объединение «мента» и «беса» в этом смысле выглядит шагом предельно логичным: как настоящий максималист и поборник идеи Gesamtkunstwerk Пидоренко должен был принести и эту присягу.

Деятельность Пидоренко при этом направлена не столько на себя, сколько на окружающих — беспощадной косой метода минимального усилия (ритм, рифма, удачный образ — вот и весь набор его инструментов) он вычищает подведомственную ему поляну от литературщины, от диктата дурновкусного «изящества» и «интеллектуализма», от потуг на производство побрякушек для «посвященных», от ложно понятой «актуальности». В то время как последнее поколение русских поэтов строчит стихи, похожие на телеграммы, на ценники в супермаркетах, на плоды гугл-транслейта — на что угодно, кроме живого мятежного слова, — ретроградный блюститель поэтических законов Пидоренко в одиночку тащит на себе бремя настоящего гения. Его гуманизм складывается из неугомонных страстей, из фиксации на телесном низе, из способности к подлости и упоению бесконечной красотой. Деантропологизацию планеты Пидоренко встречает с открытым телеграм-каналом и наганом в руке.

Что до свойственного Пидоренко акынства, то стоит помнить, что, во-первых, как писал Рене Жирар, «наши желания не автономны» — все мы в той или иной степени повинуемся подсознательным реакциям на внешние воздействия, во-вторых, Пидоренко не только описывает Россию конца десятых, но и перерабатывает российскую реальность в ее зыбкое и мультяшное подобие. Россия старшего лейтенанта Пидоренко В.П. — это Россия-сон, или, иначе говоря, dream of Russia. Беглая пунктуация, хромая орфография, гипнагогические слияния и перетекание форм и жанров тоже отсылают к миру сновидений, где буквы пляшут, мерцают и меняют очертания. Со сном и кинематографом поэзию Пидоренко роднит и то, что в ней всегда есть четко выраженный главный герой — сам старлей. Его поведение типично: как настоящий русский мент, Пидоренко не хочет разбираться в происходящем, он принимает на веру то, что придумает сам и всегда полагается на интуицию и решение вопросов силовым методом. Как и во снах, в львиной доли поэзии Пидоренко царит кромешный экшн, беспрестанное движение, порой кажуще- еся совершенно бессмысленным (это, разумеется, совсем не так, см. научный аппарат книги Пидоренко, вышедшей в серии «Памятники литературы»), но стоит ему снизить обороты, застыть и остановиться, как душа Пидоренко начинает исторгать запредельные стоны и крики ужаса: самое страшное в творчестве лейтенанта, безусловно, его элегии. Их можно сравнить с психомоторным возбуждением при абстинентном синдроме, когда человек буквально вне себя от тревоги — и находит успокоение в беспрестанных почесываниях и потряхиваниях. 

Но тут стоит вернуться к первоначальному вопросу, поднятому в этом тексте: что же так сильно беспокоит Пидоренко? Пожалуй, если отвечать предельно кратко, то сочащееся из каждой буквы его стихотворений чувство катастрофы продиктовано наблюдением уходящей за горизонт России Вечной, которой уже не видно в «Телеграме» (да и в интернете как таковом), составляющем естественную среду существования поэзии Пидоренко. Его крик, его боль связаны с тем, что мир, который населяют кикиморы и водяные, мир, в котором есть место чуду (а, значит, и любви, как важнейшей разновидности чуда), мир, воспетый великими русскими поэтами, умирает на наших глазах. Умирает под тупое гыгыканье тех, кто считает, что «Пидоренко — это смешно». Тем, кто так думает, я могу сказать только одно: будьте прокляты вы и ваш ебучий КВН.