День изо дня на нас посягают власть, общество, капитал, нормализующие телесные практики и перемещение в пространстве. Как освободить свое тело и через это революционизировать свое сознание? Как залатать психику ритмичным подбрасыванием предметов в воздух? Как математика соединяется с жонглированием? Откуда пришли новые стили и сколько времени нужно для того, чтобы овладеть базовыми трюками? Рассказывает Роман Михайлов.
Отедама — старинная японская игра, секреты и навыки которой передаются от бабушки к внучке. Особую популярность она приобрела в послевоенные годы, когда другие игрушки были недоступны.
Во время игры подбрасываются мешочки, заполненные рисом или бобами, по мере движения в игровом пространстве трюки усложняются, доводятся до крайне изощренных. Эд Хендерсон и Пуф Магу в статье «A Fading Japanese Juggling Tradition» утверждают: если спросить практически любого молодого японца, умеет ли он играть в отедама, то он ответит, что нет, но его мать и бабушка умеют.
В сети немало видео с японскими бабушками четко разъясняющими по этому поводу. Бабушки демонстрируют как перекидки, знакомые любому западному жонглеру, так и нечто странное.
Теперь перенесемся на японский фестиваль жонглирования. Видимо, отедама и кендама тут сыграли свою роль — такого нестандартного жонглирования как целой субкультуры больше не видно нигде в мире. Год за годом японские фестивали собирают все больше новых мастеров, уровень и фантазия которых поражает.
В мире много замечательных жонглеров, посвятивших жизнь этому искусству. В конце каждого года британский жонглер Люк (Luke Burrage) проводит открытый опрос в ютубе и по его результатам составляет топ-40 лучших жонглеров года. Каких только изощренностей там только нет! Но японцев всегда что-то отличает от остальных. Это не сложность трюков, это скорее отношение к пространству. Японские жонглеры сливаются с реквизитом, в их движениях реализуется известная в танцевальной теме «мертвая точка» — они смотрят не на реквизит, а внутрь себя.
Два года назад в Москву приехал представитель этой субкультуры, один самых ярких жонглеров мира Юри Ямамура. В аннотации к своему мастер-классу он написал «Что такое жонглирование? Я могу дать множество определений. Жонглирование может доставлять удовольствие без всякого объяснения, но разве не стоит остановиться и задуматься? Я уверен, что любого человека, просто контролирующего объект, можно назвать жонглером. Существование объекта влияет на человека, и вполне естественно, что его тело тоже реагирует на этот объект. Я часто сталкиваюсь с такими моментами в своей жизни. Я выступаю в качестве субъекта и привожу объект в движение, позволяя объекту определять мои движения. С помощью сольных упражнений в жонглировании мы можем наблюдать, как объекты и тело воздействуют друг на друга».
Дальше Юри отмечает, что в жонглировании нет правильного и неправильного. Вероятно, совмещение субъекта и объекта происходит как раз в «мертвой точке», там же и дается позволение управлять собой. Люди, знакомые с самурайскими темами, наверняка смогут продолжить и раскрыть сказанное.
Внутри нестандартного (нециркового, неспортивного) жонглирования есть свои стили и культуры, с адептами, разбросанными по всему миру. Конечно же, в первую очередь, это контактное жонглирование, получившее неимоверную популярность. Существенную роль в этом сыграл выдающейся жонглер Майкл Мошен, получивший в свое время Genius Grant (ежегодная награда фонда Джона и Кэтрин Мак-Артуров, которая в разные года присуждалась Кормаку Маккарти, Конлону Нонкэрроу, Джону Зорну, Иосифу Бродскому и другим — прим. КРОТ).
Также хочется отметить следующие стили: стиль «паззл»: комбинирование фигур из предметов, стиль claymotion, напоминающий отедама; стиль «пинбол» — комбинирование перекаток шаров по телу с классическими трюками, самый яркий представитель этого стиля, являющийся, видимо, и его основателем, Комей Аоки.
Весной, вдохновленный всем этим японским беспределом, задался вопросом: а можно ли построить свою систему жонглирования? Не просто оригинальный трюк, который никто не делал, а десяток трюков, связанных между собой нетривиальными склейками. Как реквизит выбрал редкое: два тридцати двух сантиметровых кольца и шар восемь сантиметров диаметром. Жонглирование двумя кольцами и шаром видел лишь в одном видосе, но там был лишь один трюк и кольца по 40 сантиметров — так легче пробрасывать шар в кольцо.
Элементы приходили вместе со своими именами, как только случался трюк, его имя само произносилось. Пчела, Летающие гуси, Обратный лес, Часы, Рельсы, Колодец.
Были дни, когда практически не расставался к реквизитом, реквизит становился атрибутом, засыпал с мыслями о манипуляциях, жонглирование переходило в сон. Во сне можно крутить, сложнее подбрасывать, очень трудно ловить. В итоге, за четыре месяца практик, сочинил систему, состоящую из различных трюков и связок между ними.
Два кольца и шар — система с маргинальным элементом. Шар живет особой жизнью, он всегда выделен, он мечется между своей свободой и взаимоотношениями с кольцами. Выглядит это примерно так:
Например, с 1:25 идут склейки «обратного леса» с прокруткой, дальше «летающие гуси», склеенные с прокатками по спине. «Часы», склеенные с «колодцем» — то, что видно на 2:00.
Трюков в жонглировании очень много, даже с тремя шарами. Возникает естественный вопрос: как их кодировать, и на этот вопрос приходят разные ответы. Есть, к примеру, стандартная система siteswap, в которой кодируется последовательность перемещений предметов с помощью чисел. При манипуляциях разнородными предметами, в которых играет роль не только последовательность, но и поведение самого предмета (например, подкручивание кольца, столкновение булав), требуются более изощренные системы кодирования.
Когда занимался системой кольцо-кольцо-шар, записывал в клетчатой тетрадке приходившие трюки, это напоминало рисунки с человечками, танцующими кингтут — то, что было у нас в тетрадках в 90-е.
Расскажу, как занялся манипуляциями.
Странно двигаться я стал ближе к концу 90-х, все началось с имитации поломанных машин. Никто не видел, чтобы подбитые машины так делали, но интуитивно ясно, что они должны делать именно так — конвульсивно двигаться по сцене, фиксироваться, содрогаться от проходящего по механическому телу тока. Мы приходили на дискотеки, в спортивном прикидончике, в красных банданках и белых как снег кроссовках, формировали круги и по очереди выходили показывать поломанные машины. Остальная дискотека — вполне здоровое сексуально-ориентированное поле, мальчики присматриваются к девочками, девочки к мальчикам, а на периферии, где-то у дальних окон, мельтешат люди-роботы, будто отвергнутые человеческим обществом, — нелепо, странно.
Мне повезло, довелось поучиться у выходцев из первой волны отечественного брейк-данса, из 80-х. Мало у кого тогда были видеомагнитофоны, приходилось разыскивать, выпрашивать, просматривать до уничтожения и без того потертую кассету заокеанских джемов, баттловых экстазов. Люди передавали секреты танцевальных элементов из уст в уста, кодировали в клетчатых тетрадках схемы движений, собирались в подвалах, наполнялись конвульсиями и осознаниями нечеловеческой субъектности.
В детстве казалось, что все мальчики делятся на две категории: тех, кто играет в машинки и тех, кто играет в солдатики. И это архетипический замес, несущий в себе кодировку, эстетику, планы. Мне нравились солдатики, хотелось изобразить психическую болезнь машины, сделать машину странным человеком, а не наоборот. Так и пошло. Проявились перформативные темы, далекие от брейкданса, Да если бы мы знали про буто, но у нас не то, что интернета, но и видеомагнитофонов не было, какое там буто. Вот, 98-й год, двигаемся на болотах как можем.
Прошли годы, мы собирались в Москве на Академической, в небольшом танцевальном зале, занимались все тем же: показывали соплежуев, призраков, ползающих монстров полумеханической, полуживотной природы. «Надо пошире раскрывать рот во время танца» — цитировал я своего старого учителя, обучая уже новое поколение людей неясного поиска. И в один день произошло это. Распахнулась дверь, появился грустный клоун. Он достал из сумки вязаные шарики, набитые мелкими камешками, показал нам жонглирование. И понеслась.
Показалось, что жонглирование — это именно то, чего не хватало в движении и восприятии пространства.
А вскоре появился этот видос и мы узнали о Комее Аоки, Юри Ямамуре, Масаки Хирано, Мураками, об этом невероятном движе, настоящей субкультуре нестандартных манипуляций. Комей — удивительный жонглер, призер многих чемпионатов, много лет он разрабатывает систему daggling (dance + juggling), комбинируя попинг, электрик буги с манипуляциями.
Как-то Комей сделал себе кисточку на голове, чтобы ловить кольцо, типа как третья рука. Вполне. У женщин ведь волосы задействованы в танце как полноценная часть тела, почему бы в жонглировании их не использовать.
Обычный каскад осваивается за три-пять дней, «теннис» — еще за неделю, за месяц вполне реально научиться держать четыре шара, еще месяц — основные средние трюки типа «миллс-месс», «фэктори», «тик-так».
За три-четыре месяца ежедневных упорных занятий вполне можно освоить десятка три трюков. Еще пара месяцев — броски за спиной, слепые броски, соединения с контактными темами типа бабочки.
Многие из тех, с кем занялся тогда жонглированием, вскоре побросали эти темы, все вышло как и в 90-е: год-два занятий волнами, стайлом, пауэрмувами, акробатикой и... неизбежный вопрос о смысле. А мне снова повезло: пригласили в психиатрическую больницу, предложили провести занятия. Жонглирование оказалось входом в психиатрию. Мы ведь залатываем психическое тело, занимаемся ткачеством. Работа в больнице заставила переосмыслить весь опыт движений, манипуляций, восприятия пространства. Из занятия невесть чем жонглирование перешло действительно в язык, на котором возможно общение с психиатрическим пространством. Корабль сбитых ритмов, разорванных узоров. У каждого своя роль. Моя роль там— роль жонглера, который учит залатывать внутренние бездны в психическом теле.
Теперь о структуре. Моя основная профессия связана с изучением мягких пространств. Полтора года назад мы с китайским коллегой строили машину, пробивающую пространства рентгеном, выхватывающую потенциальные склейки. Склейки, рассыпания, разрывы. После того, как рентген показывает потенциальную склейку внутри пространства, туда запускается другая машина, исследующая возможности. Чаще всего эти пространства многомерны, и переход из одной размерности в другую осуществляется на уровне обогащения алфавита, с сохранением грамматики и семантики.
Помнится, первая машина показала потенциальную склейку в 17-мерном пространстве, а вторая машина не нашла там никакой склейки. Мы просидели несколько недель, с утра до вечера пытаясь понять, есть ли эта склейка. Очень хотелось, чтобы она там была. Вскоре мой китайский коллега своей сверхтехникой обнаружил рассыпание и отсутствие этой склейки и тогда мы решили, что ну это все в жопу.
Склейки и стыковки жонглерских трюков — та же тема, чтобы склеить два трюка, необходимы подходящие начала-концы и ритмы. И жонглирование вполне может обогащать интуитивное поле теории склеек вообще. Кубическую машину мы начали строить в начале 2015-го года. Ее задачей было – бегать по кубической зоне метабиблиотеки и контролировать возможные склейки. Показалось, что можно создать машины, производящие «то» — и от этой мысли стало страшно. Машины, производящие детали для метафизических конструкторов, для знаковых систем. В апреле машина поломалась. Я стоял у больничного окна в отделении арт-терапии, вокруг занимались ученики. Ну что, будем изображать поломанную машину? Показалось, что можно захлебнуться склейками и склейками склеек.
Жонглируй или не жонглируй, а склеек куда больше, чем ума, и локальный контроль над ними — не более чем очередная обманка и приятность. Интоксикация склейками — реальность.
Как залатывается изношенный шерстяной носок? Насаживается на лампочку, штопается острой иглой. Так же ежедневно десятки тысяч пчел-ткачей усердно залатывают невесть что невидимыми нитями, направляя и подкручивая предметы в видимом пространстве.
Сегодня хороший день, чтобы заняться жонглированием. Посмотрите, например, как Тони Пеззо манипулирует кольцами — возьмите апельсины и вперед!